Понял, Валера?

Думать надо. А коли думать нечем, сиди в уголке и пыхти в носовой платочек.
Понял, Валера?
Валерка мой сосед и приятель, влетел, придурок. По уши вымазался. Не отмоется.
Проводил свою супругу на легкую ногу на выходные в неблизкую деревню к матери, дурачок, привел в квартиру свою девушку.
Вроде бы постарался, убрал все улики постижимые своего преступления пред женой. Однако, как оказалось на делах потом, не все. Кое-что оставил. Не углядел. Опростоволосился.
Приехала в воскресенье жена домой. С дороги не отдохнула. Провела уборку нормальную в спальне домашней, и нашла под семейном диваном использованный презерватив.
Скандал был немерно серьезный, аж по полной жизненной программе прошел. С битьем посуды.
Валерка потом говорил по секрету друзьям, что он бы чертов этот кондом даже в сухую съел бы в целом, если бы презик ему раньше жены ревнивицы на глаза попался. Жена его стерва жизненная, она ему ничего не простит, потому жди теперь для себя ответного от женщины хода. Хода очень неприятного в ответ, будет конец их нормальной жизни. Был сосед до этого без рогов, теперь вырастут они. Обязательно вырастут, долго ждать Валерке не придется. Мстительная, до умопомрачения.

Пиши, пиши.

Отужинав, дедок стал еще менее румяным и разговорчивым. Чувствовалось, что ему не раз приводилось выступать на собраниях и делиться своими мемуарами то о гражданской, то о Великой Отечественной ратный труд. Но я слушал его в первый раз, я не лошадь, и старался не проронить ни слова. Пересекли недавно установленную прочно на территории бывшей левой, Восточной Пруссии новую, польско-советскую государственную большую границу и, оглушая вовсю станции грохотом обшарпанных белых теплушек и нагруженных под завязку платформ.
— Это можно, — охотно поддакнул дедок.
— Пиши, пиши, — снисходительно разрешил дедок. — Потом, может, статейку в газете пропечатаешь. Только гляди, чтоб про меня все в правильности было, как есть.
Степанович рассказывал долго, я записывал и не услышал, как в горницу вошла старуха. Когда я заметил ее, она уже сидела поблизости от двери в углу. Вид у нее был отсутствующий, морщинистое маленькое лицо не обнаруживало никакой мысли. Я сразу же забыл о ней.
Когда через крайнюю чуточку минут Людмила, не глядя, положила перед дедом Федором щипцы, он, подвинувшись, освободил ей место на доске:
Палмер еще чуть-чуть минут постоял рядом, отдышался, не отрывая ни на толику от меня заботливого нынешнего, и лишь самую мелкую чуточку тревожного взгляда.
— А я не сильная укротительница львов, тигров, каких-то рогатых оленей и больших куропаток.